Исаак Бабель, Ги де Мопассан, Беня Крик и
другие
По-крупному блистательному художнику русской словесности Исааку Бабелю не повезло дважды. Уж очень хорошо
он говорил по-французски, уж очень дружные аплодисменты «срывал», выступая в парижских залах перед проклятыми
буржуа. Второй раз ему не повезло уже посмертно как писателю, возвращённому классиком в жизнь советских 50-х, когда
в 91-м был демонтирован СССР.
Судьба Бабеля – как бы лакмусовая бумажка российского общества. При соприкосновении с его творчеством
краснеют белые и белеют красные, как бы олицетворяя этим великий лозунг анархистов. Ему, выразителю своего
времени, в сегодняшнем мире практически не досталось места. Для нынешних демократов он оказался слишком
революционером, слишком певцом взвихренной жизни с кровью и пылью на взмыленных гривах революционной
Конармии. Для нынешних левых он остался слишком, так сказать, одесситом. Увы, для многих в нынешней России эти
обстоятельства могут оказаться важнее таланта, справедливости, истины и красоты. Таким образом, он не удержался ни
на левом, ни на правом крыле современного постсоветского общества. Про центр не говорю – центра нет до сих пор…
А ведь 13 июля 2014 года ему могло бы исполниться сто двадцать лет. Как говорится, так долго не живут! Но
некоторым всё-таки удаётся. В своей автобиографии он возвращается к началу жизни, к тому, что он родился «в Одессе,
на Молдаванке, сын торговца-еврея. По настоянию отца изучал 16 лет еврейский язык, Библию, Талмуд. Дома жилось
трудно, потому что с утра до ночи заставляли заниматься множеством наук. Отдыхал я в школе. Школа моя называлась
Одесское коммерческое имени императора Николая II училище. Там обучались сыновья иностранных купцов, дети
еврейских маклеров, сановитые поляки, старообрядцы и много великовозрастных бильярдистов. На переменах мы
уходили, бывало, в порт на эстакаду или в греческие кофейни играть на бильярде, или на Молдаванку пить в погребах
дешёвое бессарабское вино...»
В этих кофейнях рождался писатель, язык которого был замешан на густой мудрости Ветхого Завета пополам с
ярким одесским говором и любовью к французской изящной словесности. Он знал цену каждого звука русского языка. И
это при том, что первые писательские опыты Бабеля появились на свет на французском языке! И эту любовь к
французской литературе Исаак Бабель пронёс через всю свою жизнь и расписался в ней в блистательной новелле «Ги де
Мопассан». Скоро полвека, как меня покорила словесная магия этой вещи, и я до сих пор не могу расстаться с её
трагическим обаянием. Но вернёмся в прошлое, в первую четверть ХХ века, когда в 1915 году Бабель оказался в
Петрограде. Это была авантюра, из тех, что всю жизнь обожал этот жизнелюб: он не имел права на жительство в столице,
но «снимал» погреб на Пушкинской улице, который сдавал ему некий официант, большой приверженец Бахуса, науке
коего он предавался неустанно и потому пребывал пьяным с утра до вечера. А Бабель писал и разносил свои творения в
питерские журналы.
Увы, ему предлагали устроиться куда-нибудь в лавку. Вместо этого он оказался в гостях у Максима Горького, и тот
неожиданно напечатал первые рассказы Бабеля в своей «Летописи». Это произошло в ноябре 1916 года и закончилось
тем, что Бабеля привлекли за эти рассказы к уголовной ответственности по 1001-й статье тогдашнего Уголовного кодекса.
«Он научил меня необыкновенно важным вещам», – вспоминает Бабель в своей автобиографии. А потом Максим
Горький, великий покровитель ещё неизвестных талантов, отправил своего молодого питомца «в люди».
«В людях» прошло семь лет жизни. Кем только не пробовал быть Бабель и куда только не кидало молодого автора.
Солдат и служащий, рабочий, газетный корреспондент, он ездил по России, мотался по фронтам, умудрился даже
послужить в ЧК и в начале 20-х годов снова начал печатать свои рассказы. Из них сложилась книга «Конармия», и
российской общественности стало ясно: на свет явился новый писатель.
И ведь какой писатель! Один из самых яростных и прекрасных художников русской словесности. Он сам знал это,
потому что постиг цену слова, умел им пользоваться и заплатил за это сполна. Семён Будённый, командарм Первой
конной армии, был человеком конкретным. Он не видел разницы между жизнью и искусством слова. Потому и
возмутился книгой писателя и направил в «Правду» открытое письмо Максиму Горькому. Оно было напечатано 26
октября 1928 года. Горький, наоборот, восхищался рассказами «Конармии», но он уже был не властен влиять своим
мнением на советскую действительность. Вскоре он сам оказался под прицелом, проживая в своей роскошной
раззолоченной клетке, которой стал подаренный ему советским правительством особняк беглеца Рябушинского на углу у
Никитских ворот.
Мне думается, знаменитое название рассказа Андрея Платонова «В прекрасном и яростном мире» как нельзя точнее
подходит к жизни и творчеству Бабеля. Он воистину жил в таком мире. Мне хочется сблизить друг с другом творческие
позиции этих двух, в общем-то, разных писателей. Они оба жили в этом прекрасном и яростном – абсолютно безумном
