выкресты, разжившиеся на поставках, настроили в Петербурге перед войной множество
пошлых, фальшиво величавых этих замков.
По лестнице пролегал красный ковер. На площадках, поднявшись на дыбы, стояли
плюшевые медведи.
В их разверстых пастях горели хрустальные колпаки.
Бендерские жили в третьем этаже. Дверь открыла горничная в наколке, с высокой грудью.
Она ввела меня в гостиную, отделанную в древнеславянском стиле. На стенах висели синие
картины Рериха доисторические камни и чудовища. По углам – на поставцах - расставлены
были иконы древнего письма. Горничная с высокой грудью торжественно двигалась по
комнате. Она была стройна, близорука, надменна. В серых раскрытых ее глазах окаменело
распутство. Девушка двигалась медленно. Я подумал, что в любви она, должно быть,
ворочается с неистовым проворством. Парчовый полог, висевший над дверью, заколебался. В
гостиную, неся большую грудь, вошла черноволосая женщина с розовыми глазами. Не нужно
было много времени, чтобы узнать в Бендерской упоительную эту породу евреек, пришедших
к нам из Киева и Полтавы, из степных, сытых городов, обсаженных каштанами и акациями.
Деньги оборотистых своих мужей эти женщины переливают в розовый жирок на животе, на
затылке, на круглых плечах. Сонливая, нежная их усмешка сводит с ума гарнизонных
офицеров.
- Мопассан - единственная страсть моей жизни, - сказала мне Раиса.
Стараясь удержать качание больших бедер, она вышла из комнаты и вернулась с переводом
"Мисс Гарриэт". В переводе ее не осталось и следа от фразы Мопассана, свободной, текучей, с
длинным дыханием страсти, Бендерская писала утомительно правильно, безжизненно и
развязно - так, как писали раньше евреи на русском языке.
Я унес рукопись к себе и дома в мансарде Казанцева - среди спящих – всю ночь прорубал
просеки в чужом переводе. Работа эта не так дурна, как кажется. Фраза рождается на свет
хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг
должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два.
Наутро я снес выправленную рукопись. Раиса не лгала, когда говорила о своей страсти к
Мопассану. Она сидела неподвижно во время чтения, сцепив руки: атласные эти руки текли к
земле, лоб ее бледнел, кружевце между отдавленными грудями отклонялось и трепетало.
- Как вы это сделали?
Тогда я заговорил о стиле, об армии слов, об армии, в которой движутся все роды оружия.
Никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная
