- Ну знаешь, это как расценивать... - Но вдруг Щербаков остановился, пораженный
догадкой. - Подожди-ка, значит, ты знал?
- Аа-а, про это... - Андрианов усмехнулся зло. - А ты, тяпа, думал, что никто ничего? В
наше время не укроешься.
Слова его значили, что, может, и другие, тот же Фалеев, знали, но виду не подали, кивали,
удивлялись, выспрашивали. Самообладание этих людей, непроницаемость их ужаснула
Щербакова.
- Как же ты мог, когда надо мною... - он смотрел на Андрианова по-новому, со страхом.
- Ко мне не вяжись, - предупредил Андрианов с металлическим холодком. - Если при
жизни Малинин считал нужным скрывать какие-то вещи, то нечего ковыряться и болтать. Есть
Малинин, есть его работы, остальное не наше дело.
Не мигая, Щербаков смотрел прямо перед собою, чувствуя слезы в глазах. Они стояли там,
постыдные, детские слезы, он ничего не мог поделать с "собою.
- ...Ты поверил этому чайнику уральскому? Тогда тем более не суйся. Был Малинин стал
Немалинин. И не надо их путать. Не надо, - чеканил Андрианов. - Малинин - мой учитель.
Твой тоже, кстати. Учитель - это марка. Родословная. Фирма. Родословная должна быть
чистой.
Они вышли на проспект. Горели высокие фонари. Снег был затоптан. Дул ветер. Щербаков
вытер глаза, откашлялся.
- Чего ж тут плохого? История эта украшает биографию Малинина. Конечно, если успех
мерить премиями...
- Уймись, - оборвал его Андрианов. - О каком успехе ты говоришь? Хочешь, дадим тебе
командировку творческую? Поезжай, убедишься. - Он был снова весел, красив, и глаза его
приветливо лучились.
Три года спустя открывали мемориальную доску на доме, где жил Малинин. Движение на
улице было перекрыто. Пришли пионеры, студенты, представители предприятий. Щербаков
стоял у трибуны и разглядывал толпу. Челюкина не было. Щербаков и не ждал увидеть его, и
все же искал, просматривая ряд за рядом. Выступал Фалеев. Он раздался вширь, голос его
загустел, облачка пара вылетали из его рта то маленькие, то побольше и таяли на искристом
морозце. Наверху, в синем небе, плыли такие же круглые облачка. Доска была толстая, из
серого гранита, чувствовалась ее тяжесть. На доске, чуть выступая, белел барельеф - строгий
профиль Малинина, классически правильный, как на камее. Почему-то в памяти Щербакова
всплыло - "ты взвешен на весах и найден очень легким", это звучало как стих.
- Выглядит вполне, - сказал Андрианов.
- Сделано со вкусом, - подтвердил Щербаков и наклонился к Андрианову. - Я иногда
думаю, почему он не вернулся... Если не получалось, мог сюда вернуться? А он и не