- С Мити даже маски не сняли. Когда-нибудь спохватятся. Я хоть успел нащелкать. Может,
для этого меня судьба задерживает на земле.
Челюкин поймал невольную усмешку Щербакова, не смутился, кивнул, будто того и ждал.
- Вы когда-нибудь лично знали великого человека?
- Не приходилось, - сказал Щербаков.
- Хм, а откуда вам это известно?
- Не понимаю.
- Может, он рядом жил. Или живет. По вечерам вы с ним в картишки играете. Может, он в
долг просил? А? Потом, после его смерти, откроется вам, что приятель ваш школьный был
великий человек, а вы и не подозревали. Может такое быть?
- Это вы про Малинина?
- ...а вы его поучали, считали, что он дурачок, не умеет жить. Счастья своего не понимает.
Господи, как будто я сам умею жить!
Он задыхался, нездоровая полнота мешала ему. Бледный, потный, он не обращал внимания
на себя, видимо, не дорожа остатками своего существования. Черты лица его расплылись,
фигура расплылась, трудно было представить, каким он был в молодости, какой была походка,
все заросло, и характер наверняка сместился. Куда? Щербаков разглядывал его без сочувствия
к перипетиям челюкинской жизни, как натуру, как заготовку для какого-то рисунка.
Разглядывая людей, Щербаков всегда искал, чем бы тут поживиться, - у одного был
интересный разрез глаз, у другого могучие руки. Челюкин был как развалины - но чего?
- ...а как распознать такого? Слава, она только путает. Слава чаще достается ловкачам. Есть
ведь величие без славы? - спрашивал Челюкин, глядя мимо Щербакова. - На глубоком месте
вода не бурлит, так ведь? Я его шпынял, вернуть старался на путь истинный. Не понимал, чего
ему не хватает. Как можно все завоеванное, добытое трудами - отбросить! Знаете, что он мне в
ответ?
- Что? - спросил Щербаков без интереса.
- Чуть что - он начинал петь.
Челюкин вскочил, запел - сипло, фальшиво, с чувством:
- Но грозные буквы давно на стене Чертит уж рука роковая!
